По статистике, среди ста тысяч носителей реальных антиков не больше сотни. Из тысячи антиков только два-три общались со знаменитостями и записали оригинальные фонограммы. Я читал в «Известиях», что на аукционе «Сотбис» за гиацинтового ара с официальной записью первой речи британского премьер-министра Черчилля в палате общин недавно отвалили три миллиона фунтов. Англичане вообще ценят антиков больше, чем кто другой. Традиция, что ли, такая? В Лондоне их знаменитый Тауэр до сих пор охраняют двенадцать воронов-ветеранов, с тремя из которых лично говорила королева Виктория. Если этим птицам повезет прожить еще лет десять, то они будут стоить дороже здания, которое стерегут.

Чужие вожди ценятся на Западе, ясное дело, подешевле, чем их собственные, но тамошние богатые коллекционеры антиков хватают сегодня любые фонограммы. Тем более что голосовой отпечаток Сталина на носителях сейчас куда большая редкость, чем голос того же Черчилля. При жизни генерального секретаря, конечно, велась подробная запись, но вскоре после его смерти Москву накрыла внезапная вспышка птичьего гриппа, и в архивах почти ничего не осталось. Поэтому на «Сотбис» за носителя со сталинской фонограммой должны отвалить не меньше чем полмиллиона фунтов.

– Дорогой ты мой… – Я бережно приподнял и опустил клетку, не дожидаясь окончания речи. Лучше бы мне пореже проигрывать эту запись, чтобы раньше времени не заездить бесценную дорожку.

Ворон умолк и тут же протиснул кончик клюва между прутьями, ожидая поощрения. Делать было нечего – пришлось идти на кухню, вскрывать для вымогателя заветную баночку шпрот и перекладывать на отдельный подносик горку безголовых рыбок. Ешь, золотой, ешь.

Пока носитель расклевывал последние остатки съестного, я думал о том, на что потрачу деньги. По правде говоря, у меня уже давно вымечтался стройный план, как обойтись с внезапным зарубежным наследством, или, допустим, с найденным в огороде кладом Ивана Грозного, или с джекпотом в Спортлото, или с прочими столь же фантастическими незаработанными деньгами: купить квартиру на Воробьевых горах, поставить себе настоящий «сименсовский» телеграфный аппарат и заказать собрание Моцарта на пяти фирменных носителях. Затем взять отпуск минимум на полгода, валяться на диване, смотреть на Москву свысока, грызть фисташки, читать книги, листать комиксы, слушать нетленную классику и ловить кайф. И чтобы никакого тебе Филиппа Киркорова, ни-ни…

Однако все это счастье бездельника возможно при одном условии: если моя птичка – подлинный антик, а не новодел.

Первое, что проверяют эксперты «Сотбис», – биологический возраст носителя. За новоделов при качественной перезаписи тоже удается кое-что выручить, но это уже совсем не те деньги. Копию можно сбагрить историкам, а коллекционерам подавай оригиналы.

Я внимательно пригляделся к носителю. Судя по цвету радужки, окрасу клюва и размеру зрачка, моему сокровищу никак не меньше сороковника. Это – нижняя граница. Верхнюю мне на глазок ни за что не определить. Придется действовать строго по науке. Метод небыстрый, немного болезненный, зато сегодня самый надежный.

– Извини, бриллиантовый…

Пользуясь тем, что ворон углубился в шпроты и временно ослабил бдительность, я коварно просунул сквозь прутья клетки пинцет. Носитель, увлеченный едой, не сразу заподозрил подвох, а когда почуял неладное и каркнул возмущенно, было уже слишком поздно: одно из его рулевых перьев оказалось у меня в руке.

– Все-все, ешь и успокойся, – сказал я расстроенной птице, – больше никаких жертв, обещаю, это первая и последняя. У тебя ведь при себе нет паспорта с датой рождения, верно? Вот мне и приходится искать ее опытным путем. Если нам с тобой повезет, твой новый хозяин будет кормить тебя не шпротами, а такими сказочными суперделикатесами, какие мы, простые инспекторы ФИАП, не то что попробовать – даже вообразить себе не можем…

Я ножиком откромсал двухсантиметровый кусочек очина у основания стержня пера, упаковал трофей в маленький конвертик из вощеной бумаги и на мгновение задумался: кого из скворцов послать к Горчакову – Карла или Фридриха? Ладно, пусть летит Карлуша. Все-таки Фрица иногда подводит зрение. Недавно он перепутал два здания с колоннами и вместо МУРа влетел в Большой театр.

Вытащив скворца из клетки, я аккуратно обернул конвертик вокруг птичьей лапки и примотал его тонкой полоской скотча. Следующая фаза – набубнить месседж. Для этого я поднес Карла поближе к лицу, щелкнул пальцами, чтобы привести носителя в рабочую готовность, и медленно, по слогам, озвучил шрайб-команду:

– Ле-бе-да!

Скворец вздрогнул, зажмурился и замер. Теперь можно было писать.

– Привет, Сережа! – сказал я. – Это Иннокентий. В аттачменте высылаю образец. Будь другом, проверь его вне очереди. Когда получишь результат, сразу телеграфируй мне домой. С меня пиво.

Для проверки качества записи я вновь щелкнул пальцами. Карл дисциплинированно ожил, раскрыл глаза, встряхнулся, почистил перышки, а затем произнес моим голосом с моими интонациями:

– Привет, Сережа! Это Иннокентий… – и дальше слово в слово.

Спасибо вам, о великий Зэ-Эф, уже в стотысячный раз поблагодарил я про себя венского старца. Вечный респект вам от всех, кто наделен слухом и голосом, и особенно от тех, кто в шоу-бизнесе работает или, как наша служба, им кормится. Будь я не рядовым инспектором Кешей, а моим шефом Львом Львовичем, я бы через мэрию продавил установку памятника у здания ФИАП. Не обязательно огромного монумента, как в Австрии или в Штатах. Пусть это будет скромная скульптурка в один человеческий рост. Небольшой такой монументик: бронзовый Зигмунд Фрейд с носителем на плече.

Всем известно, что птиц в качестве звуковых носителей люди использовали с древнейших времен. А вот современная музыкальная индустрия началась каких-то сто лет назад – с маленькой книжечки «Мы и Они» тогда еще ничем не знаменитого зоопсихолога из Вены. Экспериментируя с ручным пальмовым какаду, Фрейд первым обнаружил, что звуковое сочетание открытых слогов с начальными lbd – скажем, «лебеда» или «лабуда» – действует на некоторых птиц особым образом: вводит их в транс, концентрирует внимание и настраивает на запись. Конечно, и раньше среди птиц попадались продвинутые особи, способные запоминать все с первого раза, но обычно носителей приходилось натаскивать подолгу. Промышленная запись в таких условиях была исключена. Учение о шрайб-команде все изменило – штучный процесс можно было ставить на конвейер.

Впоследствии шрайб-команд оказалось куда больше одной – целая дюжина. Рядовые юзеры в быту пользуются сегодня двумя, самыми несложными. Я по долгу службы знаю четыре, а мастерам, которые пишут студийные фонограммы, знакомо не меньше десятка команд: их варьируют в зависимости от характера записи и вида болванок. Впрочем, для коротких устных месседжей наилучшим образом подходит все та же старенькая «лебеда». Дедушка Фрейд свое дело знал.

Я погладил толкового Карлушу указательным пальцем и усадил его на плечо. Теперь, когда послание записано, посланника надо сориентировать. Для этих целей у меня на стене, между зеркалом и портретом разведчика Фишера, висела новейшая карта Москвы, вид с высоты птичьего полета. Издание Министерства обороны, цветная печать, формат метр двадцать на метр, тираж тысяча нумерованных экземпляров. В обычных магазинах такой редкости днем с огнем не сыщешь, но мне как сотруднику ФИАП одну удалось раздобыть. При подготовке этой карты три тяжелых военных цеппелина – «Кострома», «Лев Толстой» и «Святитель Епифаний» – двое суток барражировали над Москвой, сверяя увиденное сверху с работой наземных картографов. Зато уж план получился отменным: масштаб соблюден, каждый дом занял свое место. В том числе и особняк на Петровке, 38. Я капнул воды в кюветку с полузасохшим клейстером, обмакнул в него просяное зернышко и прилепил к зданию МУРа.